Выберите фрагменты источников, в которых отражены те же события, что и на представленной схеме.

• Кровавый бой жизни со смертью, глухой рёв бесчисленных орудий, неистовые вторжения кавалерии и жаркие повсюду свалки на штыках, с которыми русские всегда непобедимы, живо ещё мелькают в глазах, и здесь роковое «ура!», как предтеча грозы, изумляет и приводит в робость врагов, и общая тревога, треск оружия, а тут громовые взрывы пороховых хранилищ, как волканы, несут гибель в собственных рядах и в рядах неприятеля, и в этом беспримерном побоище, среди двух тысяч огненных жерл, русские бесстрашно принимают удары на грудь, удары врагов, хлынувших на Русь несметными толпами.
  Дивитесь, смертные, дивитесь величию России, величию, освящённому навеки беспримерным героизмом.
• Когда наши проходили Смоленском после очищения его неприятелем, все граждане сбежались на её встречу. По свидетельству очевидцев, не оставалось никого в домах. Икона была поставлена на площади, и над трупами своих братьев, на развалинах своего города смоляне служили пред нею молебен. Не столько было промолвлено слов молитвы, сколько пролито слёз. Когда за чтением Евангелия священник произнёс: «Пребысть же Мариам с нею яко три месяцы и возвратися в дом свой», — все невольно переглянулись: икона, взятая в наш лагерь 5 августа, возвращалась в Смоленск через три месяца изо дня в день.
• В Красном Селе я прожил месяца полтора. Как скоро пришло известие, что французы из Москвы вышли, младший зять тотчас туда отправился на рекогносцировку и на четвёртый день привёз весть, что отец мой жив, но ранен и что дом старшего зятя, находившийся на Лубянке, цел; следовательно, есть где приютиться. На другой день по приезде зятя мы все, кроме сестёр и их детей, пустились в Москву на пепелище, запасшись всякой провизиею; приехали на четвёртый день вечером; была страшная вьюга; в доме зятя пристать оказалось нельзя: окна все перебиты, и комнаты занесены снегом. К счастью, скоро сыскали приют во дворе у соседа; дали нам небольшую комнату, хотя совсем нетопленую, но по крайней мере со стёклами и с печкою. Тут мы поселились, затопили печь, нагрели кушанья, поужинали, легли спать и чуть-чуть не переугорели.
• Помню, мы с полковником С.И. Богдановым \(заместителем командующего по укрепрайону\) объезжали район обороны армии. Около шоссе работали женщины. Одна из них, уже пожилая, подошла к нам. Она строго посмотрела на меня и сказала:
  — Вы, по всему видать, большой начальник. Скажите, фашистов до Москвы не допустите?
  — Не допустим, мать.
  — Это верное слово?
  — Верное, мать.
  Часто я вспоминал эту встречу, строгие глаза пожилой работницы. Я не знаю её фамилии, не знаю, где сейчас она и её подруги, живы ли они. Знаю только, что это были доблестные дочери Москвы. И сейчас, когда я пишу эти строки, мне хочется сказать им солдатское спасибо и от себя и от воинов, которые дрались тогда на Бородинском поле.
• При неожидаемом вторжении вероломного врага в пределы России с грозным скопищем разнонародных войск началось исполнение предположенного плана отступательной войны: то, что ныне всем известно, было в то время тайною одних военачальников. < ...>
  Князь крайне о нём заботился, и первые его слова ко мне были: не опасна ли рана? Он приказал прилагать все возможные старания об исцелении его, и не проходило дня, чтоб великодушный начальник не спросил о раненом солдате, а по выздоровлении наградил он его деньгами и отправил в полк. Кто ж после сего подивится, что солдаты его любили, как отца, и народ московский с томным унынием провожал 2 сентября чрез Москву карету раненого героя, как будто погребая твердейшую опору зыблющейся надежды?
• Пятого июля полк погрузили в эшелоны и повезли на фронт. Седьмого июля мы прибыли в Смоленск. Приказ был сдержать вражеские войска на подступах к городу. Полк занял оборону на прямой дороге к Смоленску, то есть на самом танкоопасном направлении. Артиллерии у нас не было, пулемётов очень мало. Как воевать? Тем не менее стали рыть окопы. Перед отправкой на фронт ко мне в роту прислали старшину Сергея Агеева. Сверхсрочник, прошедший финскую компанию, он был умелым и опытным командиром.
• Из Свейской немецкой земли ис-под города Ругодива Аввакум Белкин жены моей Акилины Терентеевны челобитье и сыну моему Василью мир о Христе и благословение. Как вас Господь милостию своею сохраняет, а про меня, многогрешного, изволите напамятовать. И я по сию грамотку, дал Бог, жив, а впредь, что Бог изволит пожалуит. Пишите ко мне о своём житии, и давно ль ты ис тово двора перешла, и отчево ты ис тово двора перешла, и для чево ты отца и мать мою посрамляешь и к ним не ходишь, и сынишка моево, Василья, к ним не носишь, и то ты неведомо высокоумствуешь, неведомо глупостию владеешь. И будет ты станешь впреть так жить, и от меня ничево себе доброво не чай, и впредь ко мне пиши. Засем мало пишу, а премного челом бью. Возможно бы тебе у отца и матери моей и в покорении жить и ничем не сердить.
• Линия фронта проходила 5–6 километров западнее Мойтево. Это была небольшая деревня, тянувшаяся вдоль дороги Ельня — Вязьма. Здесь было не более 20 домов. Окрестности Мойтево были сравнительно бедны природой: в обе стороны, на восток и на запад, простиралась довольно ровная местность, местами пересекавшаяся небольшими оврагами и холмами. Деревня располагалась на склонах небольшой ложбины, обращённой на восток. С запада часть деревни была прикрыта гребнем холма. Это было очень важно, так как делало эту часть деревни недосягаемой для немецкой артиллерии.