Задание
Герои повести Виктора Некрасова — самые обычные люди. Среди них почти нет профессиональных военных, они художники, охотники, крестьяне, инженеры, музыканты... Но их объединяет то, что Л.Н. Толстой называл "скрытой теплотой патриотизма".
Они ругают командование и фрицев, войну и вшей, погоду и обстрелы, даже не все верят в скорую победу, зная о сильно превосходящих в технике, оружии и количестве силах противника, но продолжают выполнять невообразимо тяжёлую солдатскую работу.
Внешность у этих героев совсем не героическая, однако именно они разгромили фашистскую армаду.
Установите соответствие между фрагментом текста и героем повести.
О себе он ничего не говорит. Я знаю только, что отца и матери у него нет. Есть где-то замужняя сестра, которую он совсем почти не знает. За что-то он судился, за что — не говорит. Сидел. Досрочно был освобождён. На войну пошёл добровольцем.
Лицо у него совсем розовое, с золотистым пушком на щеках. И глаза совсем детские — весёлые, голубые, чуть-чуть раскосые, с длинными, как у девушки, ресницами. С таким лицом голубей ещё гонять и с соседскими
мальчишками драться. И совсем не вяжутся с ним — точно спутал кто-то — крепкая шея, широкие плечи, тугие, вздрагивающие от каждого движения бицепсы. Он без гимнастерки. Ветхая, вылинявшая майка трещит под напором молодых мускулов.
Он здорово осунулся за эти дни — нос лупится, кокетливые когда-то — в линеечку — усики обвисли, как у татарина. Что общего сейчас с тем изящным молодым человеком на карточке, которую он мне как-то показывал? Шёлковая рубашечка, полосатый галстук с громадным узлом, брючки-чарли... Дипломант художественного института. Сидит на краю стола в небрежной позе, с палитрой в руках и с папиросой в зубах. А сзади большое полотно с какими-то динамичными, устремлёнными куда-то фигурами...
—Я... товарищ лейт... — Он уже не говорит, а хрипит. Одна нога загнулась, и он не может её выпрямить. Запрокинув голову, он часто-часто дышит. Руки не отрывает от живота. Верхняя губа мелко дрожит. Он хочет ещё что-то сказать, но понять ничего нельзя. Он весь напрягается. Хочет приподняться и сразу обмякает. Губа перестаёт дрожать.
Мы вынимаем из его карманов перочинный ножик, сложенную для курева газету, потёртый бумажник, перетянутый красной резинкой. В гимнастёрке комсомольский билет и письмо — треугольник с кривыми буквами.
Когда он говорит, движутся не только рот, но и нос, лоб, впалые щёки с лихорадочным румянцем. Во рту у него не хватает одного зуба, как раз переднего, и от этого он шепелявит. Возраст его трудно определить, — по-видимому, ему лет тридцать.
Работает он не покладая рук и не жалея себя. Цепь проверяет и поправляет всегда сам, а рвётся она у нас по три-четыре раза на день. Ворчит, ругается, кипятится, обвиняет всех в безделье, но ТЭЦ свою и каждую машину, каждый винтик в ней обожает, как живое существо. Вообще в нём мирно уживаются пессимизм и брюзжание с невероятной энергией и активностью.
— Куда нам с немцами воевать, — говорит он, нервно подёргивая галстук и собирая лоб в морщины. — Немцы от самого Берлина до Сталинграда на автомашинах доехали, а мы вот в пиджаках и спецовках в окопах лежим с трёхлинейкой образца девяносто первого года.
Валега
Седых
Игорь Свидерский
Лазаренко
Георгий Акимович