Нехорошо. Но скоро отпустит, через полчаса точно отпустит, задышится нормально, чем дальше война, тем толще шкура, об неё можно уже спички тушить, и зажигать тоже можно. Забуду я этого Сашу Котова, и Вовчика, и мальчика, у которого выпили кровь и вырезали кожу, забуду, только моргну подольше. Лишь чёрное семечко, поселившееся где-то в лёгких, справа от сердца, там, где душа, это семечко выпустит ещё один корешок, и станет больше, и крепче врастёт в мясо, так что выдрать его будет уже никак нельзя.
— Тут ещё… — Саныч сунул руку в сумку.
Он достал плёнки, убранные в плотную светонепроницаемую бумагу, скрученные, как большие чёрные конфеты. Пять плёнок, пять бобышек в ладони, рука у Саныча дрожала, плёнки подрагивали, как живые.
— Это ведь плёнки, да? — спросил Саныч.
— Наверное… Да.
Саныч сжал кулак, смял плёнки, помог второй рукой, скомкал с хрустом.
— Фотографии… — Саныч скрипнул зубами. — Теперь оно… гадость…
Я хотел сказать, что это может быть важно. Это ведь не просто фотографии, это свидетельства. Документы эпохи, может, это следует сохранить, чтобы __________________________…
Зачем автор-рассказчик решил сохранить фотоплёнки, вытащенные у мёртвого врага?

• Чтобы потом не говорили, что этого не было.
• Чтобы потом можно было доказать своё участие в боевой операции.
• Чтобы остались документы, подтверждающие участие в партизанском движении.